... Осенняя ночь 1922 года.
. Вокруг не видно ни зги. Лишь на поверхности воды слабо мерцают какие-то странных очертаний тени, вызывающие у сидящих в лодке мысль о сказочных морских чудищах... Но вот появляется прибрежный фонарь Мурманска, и лодка причаливает. Из нее выходит человек, ощупью влезает на что-то, оказавшееся поваленным якорем баржи, и в неуверенности останавливается. Темные четырехугольники на берегу заставляют предполагать близость города. Но света нигде нет. Человеку нужен ночлег, он уже двое суток не мог прилечь, и сейчас ему кажется, что самое лучшее в жизни - это комната, вода и чистая постель. Спотыкаясь, он пробирается в темноте вперед. Дорога идет между железнодорожными вагонами. Их тут сотни и сотни - целый поселок, длинная вереница на запасных путях. Из вагонов слышен храп: они служат людям жильем. Однако на стук палкой никто не отзывается...
Человек продолжает свой путь - и немного дальше, в темной дыре, которая кажется чернее самой черноты, натыкается на острие штыка. Слышен окрик. Часовой! Приезжий бросается к нему, как к своему спасителю, и тот с неподдельным радушием ведет незнакомца к товарному вагону, где, по всем признакам, живет. Там походная печка, раскладной столик и неописуемое ложе, состоящее из меха, каких-то узелков и лохмотьев. Приезжему не хочется оскорбить часового отказом, но и слишком страшно ему лечь на эту так называемую постель. Он спешит дальше, и в конце концов засыпает где-то под ветвями карликовой березки...
Утром при свете солнца он видит: город уступами спускается к морю и заливу; бревенчатые дома построены безо всякого плана, они разбросаны среди песчаных холмов и дюн; улиц нет никаких. Между домами пасутся овцы, роются свиньи - рыжие и черные, копаются куры. У пристани и дальше в заливе лежат те фантастические чудища, которые пугали ночью: это следы хозяйничавших здесь англичан - потерпевшие крушение корабли, громадные колокола, звонившие в непогоду, и баржи, наполовину заполненные водой...
... Описание его оставил нам датский писатель Мартин Андерсен-Нексё. Это он высадился темной ночью на пристани города, пробираясь из-за границы в Советскую Республику на четвертый конгресс Коминтерна. Перед ним зримо предстают тяготы жизни Мурманска после интервенции: разруха, материальная необеспеченность людей, неблагоустроенность и теснота жилищ. Он сам вынужден несколько дней делить комнату и кровать с одним из советских служащих, который рассказывает ему, что на этой кровати случалось ночевать и впятером...
Мурманчане, впрочем, видят свои беды еще отчетливее. Они говорят об этом
в полный голос на созванной в конце сентября 1922 года губернской партийной
конференции, а затем - на губернском съезде Советов. В речах докладчиков часто
звучат слова: «нет», «не хватает», «мало».
...На съезд не смогли добраться делегаты некоторых волостей - нет путей сообщения
и средств передвижения.
...Не хватает кадров, отчего каждому работнику приходится занимать по три
должности и выбиваться из сил. (Еще и позже, в 1926 году, заведующий коммунальным
хозяйством губисполкома был по совместительству машинистом бани.)
...Нет денег на развитие хозяйства, а налог с населения губернии собирать
бессмысленно: он будет так мал, что не окупит труд сборщиков.
...Рыбакам Терского берега угрожает голод - мало завезено муки.
...У Мурманска в преддверии долгой полярной ночи почти нет дров - надо срочно
налаживать лесозаготовки на реке Туломе.
...В торговом порту пожар уничтожил механические мастерские - предстоит оборудовать
их заново.
...Железная дорога вследствие развала приносит государству одни убытки. Уже
стоит вопрос о ее закрытии - а это будет означать полную гибель края.
...Как о большом событии сообщается, что 27 октября 1922 года открылась «лавка
предметов продовольствия и широкого потребления».
Перечень всяких бед не имел конца. Старожил Мурманска Л. Захариков, приехавший сюда мальчишкой в 1921 году, вспоминает: «Был разгар нэпа. Магазины частников, с обилием в них товаров и продовольствия, были намного сильнее небольших ларьков потребительских обществ. Особенно известен был тогда частник Рамазанов. Мы, мальчишки, с завистью смотрели на витрину его магазина, где были выставлены конфеты, сахар и (наша мечта!) сапоги и пальто со светлыми пуговицами. Классовое разделение общества, естественно, сказывалось и на детворе. С одной стороны, были босоногие и оборванные мальчишки и девчонки, а с другой - хорошо одетые дети нэпманов» («Полярная правда», 17 мая 1972 года).
Ребятишки учились в то время в единственной школе, классы которой были разбросаны по нескольким баракам. Учительница ютилась в одном из классов за полотняной занавеской. Предприятие общественного питания было тоже единственное - кафе нэпмана Капутина в районе порта. Под баню приспособили железнодорожный вагон у водокачки. Из него да еще водопровода длиной один километр, протянутого в 1917 году от Варничного ручья, состояло все коммунальное хозяйство.
За 1921-1922 годы удалось построить только один барак: на большее не хватало сил. Не было ни одного каменного здания, а первое двухэтажное появилось только в 1922-1923 годах. На вопрос: «Где губвоенкомат?» - отвечали: «В восьмом бараке». Военный госпиталь помещался в бараке № 2, дивизион ГПУ - в бараке № 90. Были известны бараки под номерами 556, 560...
Гнилые болота, среди которых лежал город, были рассадником болезней. Одно болото, впрочем, находилось и в центре города. Оно, как помнится старожилу Мурманска Николаю Михайловичу Исаеву, было сущим бедствием: рождало такую массу злой мошки и комаров, что иной раз от укусов этой твари лицо человека нельзя было узнать.
уже на шесть поселков. Среди них были четыре Нахаловки: Верхняя Портовая,
Нижняя Портовая, Железнодорожная и за электростанцией.
Остальные два поселка – это китайский городок «Шанхай» и «Красная деревня»
- вагоны на колесах. От порта до базы тянулась единственная настоящая улица
– Северного Сияния.
Первый губком РКП(б) размещался в полутороэтажном бревенчатом домике, построенном в дни революции для просветительских целей (у начала нынешней улицы имени К. Самойловой). Нижний этаж состоял из четырех комнатушек. Левую отвели под кабинет секретаря губкома (тут же он и квартировал), в других работал весь аппарат. Верхний полуэтаж занимал губком комсомола.
Казалось бы, от всего этого неустройства должны были опуститься руки мурманчан.
Казалось бы на Мурмане должно было царить уныние…
Но датский писатель Нексё увидел нечто совсем противоположное. Тут играют,
поют и смеются. Тут возбуждение и оживление на каждом шагу. Нет никого, кто
сгибался бы под невидимым ярмом. Подростки водят хоровод и в танце самозабвенно
воспроизводят старинную историю о Стеньке Разине, бросающем в Волгу красавицу
княжну. Мужчины и женщины возвращаются с работы домой веселыми толпами. Что
дала им революция, кроме разрухи? «Она дала нам все, - услышал в ответ писатель,
- она сделала нас людьми!» Один пример: именно в это время, полное невзгод,
комсомольцы города открыли при Доме политпросвещения общественную библиотеку.
Для начала каждый принес по одной книге - набралось 150 томов. Был создан
и струнный оркестр.
К этому же времени относится единственное в своем роде постановление Мурманского губисполкома, которое, в частности, дает яркое представление о том, как воспитывали деловитость и боролись с расхлябанностью: «...за каждое опоздание на заседание взыскивать штраф в размере 1 (одного) рубля золотом, а за неявку - 2 (два) рубля золотом...» И далее - не менее примечательный пункт: «Штрафные деньги передавать в распоряжение совета физкультуры». Казалось бы, о физкультуре ли думать, когда всюду нужда, развал? Но - думали...
Дети революции, ее сыновья и дочери, сильные своей верой в будущее, мурманчане сказали датскому писателю: «У нас есть воля, и мы знаем, чего хотим. Попроси Западную Европу, чтобы она еще 10-15 лет подождала критиковать нас!»
Не только М. А. Нексё подметил ту обстановку спокойной деловитости, в которой жил город и которая готова была преодолеть все неурядицы, голод, разруху. Летом 1924 года в Мурманск приезжали учащиеся двух старших классов 168-й школы Выборгского района Ленинграда под руководством профессора Г. Н. Боча, преподавателей Б. Ф. Землякова и Н. М. Павловой.
«Город производит сначала довольно жалкое впечатление, - писал профессор Г. Н. Боч. - Беспорядочный ряд как будто наскоро сколоченных домов, жалкие ларьки вместо лавок, жалкая станция. Если поезд приходит, как обыкновенно, утром, не красит город и обнажившаяся во время отлива значительная часть фиорда, покрытая серой липкой грязью, в которой глубоко вязнет нога».
Пока, как видите, ничего утешительного. «Но, - продолжает профессор, - если приглядеться и принять во внимание короткий и трудный период, в который пришлось развиваться городу, то это первое впечатление значительно сглаживается. Город вытянулся полосой километра в три и, начинаясь внизу у порта довольно грязной и неряшливой частью «Нахаловкой», взбирается затем на обширную прибрежную террасу и вытягивается в довольно прямую главную улицу с деревянными пешеходными мостками и затем переходит в так называемую «Базу» - преимущественно военную и административную часть города. Здесь находятся казармы, большая пожарная часть, портовое управление с вышкой, небольшая шатровая церковь, теперь закрытая».
Добавим, что еще в день пасхи 1923 года на улицах Мурманска состоялось факельное
шествие, которое завершилось антирелигиозным спектаклем. А церковь закрыли
в июне 1924 года. Располагалась она в районе пересечения нынешней улицы Капитана
Егорова и проспекта Ленина. Накануне закрытия комсомольцы города провели бурное
собрание, на котором решили, что с богом им не по пути. Мурманск стал единственным
в стране губернским центром без церкви.
Описание города Г. Н. Боч заканчивает словами: «Через город бегают к порту
по узкоколейке самодвижущиеся вагонетки и дрезины военного типа; теперь они
служат мирным целям - перевозят грузы. В порту много пароходов».
И в самом деле, к 1924 году первые хозяйственные успехи мурманчан были уже несомненны. Грузооборот порта за четыре года возрос почти в пять раз - с 48 тысяч до 225 тысяч тонн. Ежегодно в заливе бросало якорь до пятидесяти пароходов, в частности с хлопком, из Америки. Поздней осенью 1924 года пришли из Архангельска в Мурманск для круглогодичного лова рыбы шесть траулеров. Открылись две библиотеки, а годом позже - первые детские ясли. Еще в 1923 году вошли в строй губернская больница на пятьдесят коек, амбулатория и зубной кабинет. В том же году было построено четырнадцать домов.
Это уже был шаг от разрухи к становлению. Правда, маломощные предприятия пока еще напоминали собой артели. Самое крупное из них - железнодорожное депо - насчитывало 175 рабочих, в других было еще меньше - по 20-30 человек. На заводе минеральных вод выпускалось летом по тридцать бутылок продукции в день, городская пекарня выдавала по тридцать пудов хлеба, электростанция летом вообще не работала, а кожевенный завод имел только трех рабочих и за лето мог выделать лишь 666 шкур (в архивных документах он вполне серьезно именуется именно так: завод).
Впрочем, в двадцатых годах и в самом облике Мурманска было еще многое от деревни. В 1925 году губисполком был вынужден утвердить «Инструкцию по пастьбе скота на городской земле». Согласно этому документу, город делился на три района. Жители южного, куда входили дома Базовского поселка, Халдеева и Варничного мысов, сгоняли скот на площадь у здания совпартшколы, и пастух гнал его за артиллерийские склады (в двух километрах от города по направлению к Коле). Население северной части города (поселки Железнодорожный, Портовая и Нижнепортовая Нахаловки) пасло скот между Средним и Большим озерами. Мурманчане центра собирали скот позади здания губпрофсовета, а пасли его в горах восточнее города (район нынешнего Планерного поля).
Этот период характеризуется исключительно быстрым ростом населения Мурманска.
В 1923 году в городе жило 5113 человек, в начале 1926 года - 7000 человек,
а в декабре 1926 года - на две тысячи человек больше. Таким образом, за шесть
лет число жителей Мурманска увеличилось в три с половиной раза. Для сравнения:
население всей губернии за это же время возросло только на 28 процентов (и
то среднегодовые темпы его прироста были вдвое выше, чем в целом по стране).
В чем же причины такого явления? Прежде всего, в наплыве приезжих. Социалистическое
строительство на Кольском полуострове требовало рабочих рук, и край старался
привлечь как можно больше переселенцев - колонистов. Им только в Мурманске
было выделено 198 земельных участков (а во всей округе - 681 участок).
Показательно, что мужчин в городе насчитывалось больше, чем женщин. Объясняется
это тем, что в Мурманске было очень трудно с жильем, и приезжали сюда, главным
образом, или холостяки, или женатые без семей.
13 января 1926 года по решению пленума губисполкома в Мурманске был создан
городской Совет депутатов трудящихся. В постановлении было записано:
«1. Признать организацию городского Совета в г. Мурманске... вполне своевременной
и необходимой.
2. Отдельного платного аппарата не создавать».
В хозяйство горсовета входили «35 торгово-складских помещений, 70 рыночных
ларьков, конный обоз, баня и бойня».
Муниципализированный жилой фонд состоял к тому времени лишь из семидесяти
шести строений с общей полезной жилой площадью 1317 (!) квадратных метров.
А всего на декабрь 1926 года, по итогам первой Всесоюзной переписи населения,
в городе было 714 «владений» на 2137 квартир.
За предшествующие два года мурманчане получили уже 129 новых рубленых домов.
Ежегодно вводилось в строй примерно 13 тысяч квадратных метров жилья. Однако
из-за быстрого притока населения жилищный кризис все же обострялся. Забот
вновь созданному горсовету хватало.
Рыбаки Мурмана вылавливали к этому времени 280 тысяч центнеров рыбы в год.
Для них возводились причалы траловой базы, угольная база, соляной склад, салогрейка...
Вдоль улиц были прорыты первые сточные канавы. К Базовому поселку вели насыпную
дорогу. Достраивался городской рынок.
Правда, многого еще не было. Только предстояло построить два первых каменных
здания - нынешнего магазина ТПО на улице Коминтерна и бани № 1. Они вошли
в строй, соответственно, в 1927 и 1929 годах. Заведующий губкомхозом Авдон
Яковлевич Поляков, по воспоминаниям Н. М. Исаева, получил даже выговор за
то, что построил баню «слишком большую». Это сочли излишеством, бездумным
увлечением и неоправданной тратой государственных денег, хотя завгубкомхозом
и доказывал, что строил в расчете на перспективу.
. Ушедшие в историю годы оставили памятью о себе хотя и лежащий на кромке земли, «под самым северным сиянием», но возрожденный к жизни край. Все эти годы от отца к сыну, от деда к внуку передавались та воля и та ясность цели, о которой услышал однажды на Мурманской земле Мартин Андерсен-Нексё. Памятником созидательному труду советского человека встал над Кольским заливом наш Мурманск. Полярной ночью он заревом света встречает из плаваний своих хозяев - моряков. Постепенно исчезают с его лица, уступая место каменному многоэтажью, бревенчатые постройки - близнецы тех, что были когда-то основой города. Теперь каждые полтора года только из старых домов переезжают в благоустроенные здания 2500 семей. Иначе говоря, справляют новоселье два таких города, как Мурманск 1922 года.
Давно затерялась в небытии крохотная пристань с сигнальным фонарем, куда
причаливала в темноте лодка датского писателя. И не фантастические тени полузатопленных
англичанами судов пляшут теперь ночами на темной воде Кольского залива - здесь
сияют иллюминаторами и сигнальными огнями океанские корабли. Им не нужно ждать
тихой погоды, чтобы проложить курс к берегам Норвегии, откуда
плыл в Мурманск Мартин Андерсен-Нексё.
У Мурманска наших дней мало общего с Мурманском двадцатых годов. Одно не изменилось:
дух созидания. Мы вправе повторить и сегодня: «У нас есть
воля, и мы знаем, чего хотим».
